Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

====== Глава 1. Скворцы ======

1935

Том Риддл знал, что его жизнь состояла из противоречий.

У него не было ни гроша за душой и практически никакого имущества. Всё, что ему принадлежало, даже не было по-настоящему его: ни его комната, ни его кровать, ни его шаткий деревянный шкаф, ни его учебники и ни его потрёпанная серая приютская форма с пожелтевшими воротничками рубашек и заплатками на брюках. Эти материальные вещи были выданы ему, и принадлежали кому-то до него, и уйдут к следующему безымянному сироте, когда он из них вырастет.

Но у него была одна штуковина, по-настоящему ценная, бесценная, штуковина, которая была только его и ничья больше, а не поношенная и переданная ему из общего бельевого шкафа безучастной воспитательницей. Не бесполезная кукла, или плюшевый мишка, или дудочка, отобранные у капризного сопляка в качестве дисциплинарной меры, входившей в программу Школы Жизненных Уроков приюта Вула (Том Риддл был её директором, а все воспитанники младше десяти лет — его послушными учениками, нравилось им это или нет).

Та его штука.

Противоречие в его жизни, ведь в учебниках говорилось, что она не может быть настоящей, потому что существовали фундаментальные законы Вселенной для таких вещей, потому что Ньютон сказал то, а Галилео сказал это… Но его собственные глаза подтвержали её истинность так же, как и правду, которые он находил в глазах, полных страха и слёз, Эрика, или Билли, или Денниса, или какого бы то ни было другого равноценного сироты, если он в тот день его обидел.

Правда: он не был сумасшедшим. Он был Особенным.

Эта его особость позволяла Тому нарушать законы Вселенной и избегать за это наказания. Никто не так и появился на пороге — разве что для того, чтобы подобрать пустые ящики из-под молока или подбросить незаконнорождённого ребёнка-другого, — чтобы забрать его способности, поправшие энтропию, во благо Спасения Вселенной. Нет, жизнь продолжалась, а Том опирался на источник Особости внутри него, который откликался его воле, а Вселенная продолжала крутиться вокруг него, как обычно, такая же несведущая и невредимая, какой всегда и была.

Жизнь Тома продолжалась, каждый день был таким же монотонным, как и предыдущий, школьные уроки были бесполезны, люди вокруг него сливались в единый фон, как картонные декорации кукольного спектакля на пасхальной ярмарке. Они инстинктивно следовали своим врождённым программам, кружа среди косяка, чирикая один и тот же набор фраз, все эти «добрые утра» и «как поживаете», отчего их веки дрожали, когда они чувствовали неискренность за словами. Временами он испытывал искушение заставить их сказать правду, дать им понять, что они всего лишь скворцы, а он — нет, но какая-то часть его предостерегала от преждевременного пренебрежения правилами Вселенной и привлечения внимания Комитета Бытия до того, как он сможет одолеть их.

Ему, конечно, было лишь восемь лет.

В глазах его опекунов он был ребёнком, не более чем скворцом, по крайней мере, в течение следующих десяти лет. Пока ему не исполнится восемнадцать. Потом его заставят улететь из гнезда (тут он был щедр на метафоры, в конце концов, мы говорим о приюте Вула), чтобы выживать в одиночку. После этого их бы не волновало, умрёт ли он, — он видел множество молодых людей, которых выпроводили за ржавые ворота, чтобы они записались на службу в грядущей войне, начинающей бурлить в котле Континента{?}[разговорное название Континентальной Европы у островитян-великобританцев]. И никто и бровью не повёл, что их, скорее всего, ждёт смерть. Мёртвые или живые, они будут зваться Отважными Молодыми Душами, а люди будут благоговейно бормотать о короле и стране и так далее.

Внутренний монолог Тома о гнездовых повадках обыкновенного европейского скворца был прерван голосами из-за грязного окна его спальни, пронзительным криком детей в маленьком мощённом дворике между воротами и главным входом в приют.

Он посмотрел на улицу, протирая ладошкой запотевшее стекло. На улице стояла середина декабря, и отопление шло с перебоями. Когда на улице не было дождя, разница температур между помещением и улицей была несущественной, и поэтому детям разрешалось гулять сколько вздумается, если они вернутся к ужину.

Его комната была на четвёртом этаже, и у него был хороший обзор на главные ворота. Небо и улица были подёрнуты миазмами тумана, напоминавшими гороховый суп, — это была лондонская зима, так что это не вызывало удивления, — но что привлекло его внимание, так это автомобиль, выплывающий из тумана в открытые ворота. Синий блестящий автомобиль с серебряной решёткой спереди, белыми покрышками и отполированными колпаками на колёсах, и леди в пальто, отстроченном мехом, выходящая из него, прижимающая свои жемчуга к горлу, несомненно, потому что выставлять напоказ своё богатство в такой нищей части Лондона было дурным тоном.

(Хотя и всё благовоспитанное существование этой дамы было большим, склизким харчком в глазах живущих здесь побирушек).

Том услышал снизу звонок к ужину и грохот ног, топочущих по ступенькам. Прошло всего лишь час или два с обеда, а потому было слишком рано для ужина, значит…

Он нахмурился.

Это был один из тех дней.

Дней усыновления, когда всем надо было причесать волосы, высморкать свои сопливые носы и построиться у кабинета миссис Коул, чтобы семьи, ищущие бесплатного слугу или ребёнка на замену, потому что их собственный переехал или умер, могли бы себе кого-то выбрать. Как выбирают щенков с витрины. К облегчению Тома, количество людей, которым бы хотелось потрепать его по голове или посмотреть на его зубы, значительно уменьшалось по мере его взросления. Он не выносил, когда люди его трогали или даже просто находились рядом с ним, и именно таким образом он и раздобыл комнату лишь для себя одного, в то время как другим приходилось делиться.

Когда он дошёл до первого этажа, он увидел, что Марта суетилась и передавала коробки старшим девочкам, а миссис Коул пыталась завязать разговор с богатой леди — ну, больше пыталась уговорить её пожертвовать денег, а ещё лучше — забрать сладкого, ангельского ребёночка из её рук.

— ...Эти хорошо подойдут девочкам. Рождество всегда влетает в копеечку, особенно в эти дни.

— Что ж, прихожанки церкви Святого Иоанна счастливы помочь тем, кому повезло меньше. В этих коробках вещи моей собственной дочери — она выросла из них, а они в хорошем состоянии и должны попасть к тем, кому нужны больше, чем нам. Слева одежда для мальчиков, она лишь немного заношеная — мальчики миссис Фэншоу были довольно неаккуратны со своими вещами, — но они послужат ещё несколько лет.

— О, блестяще, — сказала миссис Коул, хлопнув в сторону Марты, и Лиззи, и Дотти. — Разберите и разложите их, мы посмотрим, получится ли выдать каждому ребёнку по новому комплекту одежды, или новому свитеру, или пальто.

— Вы ещё можете раздать всем по новой книжке, — сказала богатая леди. — Мы привезли несколько коробок. Библии и псалмовники, хотя я уверена, у вас есть и свои, и наши домашние. Наша Гермиона не любит делиться книгами из своей коллекции, но у нас закончилось место на полках, поэтому мы сказали ей, что нам некуда ставить новые, пока она не отдаст что-то из старых.

Она с нежностью улыбнулась по правую сторону, и там, выглядывая из-за её юбок, стояла маленькая девочка с бледной кожей и настолько вьющимися каштановыми волосами, что Тому они напоминали пуделей и старые швабры. Она была его возраста и гораздо ниже него, если не считать пары дюймов, которые добавляла причёска. К его раздражению, она была одета лучше него, в платье-сарафан с оборочками под розовым шерстяным пальто и начищенные кожаные туфельки без единого пятнышка, не то что потёртости на его ботинках, которые ему почти что удалось заполировать комком пчелиного воска. Она, в отличие от него, наверное, использовала автомобиль каждый раз, стоило ей ступить на улицу.

— Книги пойдут в наш читальный зал, — сказала миссис Коул, водя глазами по сторонам и цокнув языком, стоило ей заметить, что дети нашли коробку с игрушками и принялись рассыпать оловянных солдатиков и плюшевых обезьянок по полу. Её взгляд упал на Тома, который невинно стоял у дверного проёма с бесстрастным лицом. — Том, отнеси их туда и принеси обратно пустые коробки.