Владимир Маканин - Алла Марченко. Запах своей тропы

Критические сшибки вокруг Маканина — особая примета литературной жизни последнего десятилетия. Возникали они произвольно, инициатива шла снизу, в журналах отнекивались, критики настаивали, редакторы в конце концов уступали, и читатели получали очередной вариант истолкования маканинских «причуд». По Игорю Дедкову. По Льву Аннинскому. По Алле Латыниной. По Владимиру Бондаренко. Круг воителей и ревнителей был, разумеется, много шире, но эта большая четверка как бы и не выходила из состояния полной боевой готовности…

Ажиотаж, правда, возник лишь после повести «Предтеча» (1982); «мода на Маканина» — несколько раньше, ей же предшествовали годы и годы скромного «сосуществования» почти на обочине литературного процесса. Маканин числился в отставших от своего поколения — поколения «шестидесятников», к которому, казалось, должен был принадлежать уже по году рождения: 1937. И А.Битов и Б.Ахмадулина родились в том же году, однако, в отличие от припозднившегося уральца (Макании опубликовал свой первый роман «Прямая линия» лишь в 1965-м), успели и нашуметь, и высказаться, и завоевать аудиторию.

Не узнав в авторе «Прямой линии» одного из своих, пусть отставшего-застрявшего, Л. Аннинский (я имею в виду его полемические заметки «Смерть героя») и отреагировал на него как на чужого. Двадцать лет спустя в последней статье о Маканине «Структура лабиринта» критик за «давний казус» неузнавания извинился, хотя скорее следовало подивиться верности тогдашнего, первого впечатления: чужой, иной, другой.

Иной, но какой? Этого в середине шестидесятых годов не знал, видимо, и сам Маканин. Скоротечность хрущевской «весны» требовала от ее «гонцов» спринтерских качеств, а этот — то ли тихоход, то ли марафонец, изготовившийся действовать по верной российской подорожной: тише едешь, дальше будешь, — спешить и догонять ушедшую вперед «артель» вроде бы и не собирался…

Ехал Маканин не только тихо, но еще и кружным путем. Поступив в 1954 году на механико-математический факультет МГУ, проплутал в лабиринтах высшей математики почти десятилетие. Случился и еще один «зигзаг»: высшие курсы сценаристов и режиссеров. Привыкший все, за что берется, доводить до конца, Маканин и курсы кончил, и сценарий представил к сроку, и фильм по нему снял. Фильма, увы, никто не заметил: мелькнул по вторым-третьим экранам и канул. А вот роман, из сценарного зерна выросший, запомнился, правда, скорее по тому контрастно-пристрастному отражению, что получил в уже упоминавшейся рецензии Льва Аннинского. Сам по себе он был еще как бы никакой, недаром появился в самом нейтральном (в ту пору) толстом журнале «Москва». Далеко не случайным представляется мне и такой факт: «Прямую линию» сочувственно отрецензировали и в «Новом мире» и в «Октябре».

Короче, горестная история одного из героев последней повести В. Маканина «Отставший» (1984) — юного студента Гены, который так долго возился со своей прозой, так сладостно-протяжно мечтал причаститься к миру Яшина, Овечкина, Семина и других славных новомировцев, что заявился с готовой рукописью в редакцию легендарного журнала уже после того, как Александр Твардовский был снят с поста главного редактора, — написана не о себе, а об общем литературном быте. Однако отчасти и по личным мотивам. Не испытай Маканин, каково числиться в отставших, вряд ли бы появился в этой повести следующий едкий и горький абзац (автор его как бы вклеил в текст):

«Есть известное самодовольство — считать себя принадлежащим к отряду, к колонне, к артели, которые, внутри себя притираясь, шагают правильно и в меру быстро. А вот этих, иных, считать отставшими».

Куда более автобиографическим, если иметь в виду не внешние события жизни, а историю души, представляется мне другой персонаж той же повести, золотоискатель Леша-маленький. Вот что пишет об этом навсегда отставшем Владимир Маканин: «Отставший от всех прочих и в то же время ранее всех почуявший и нашедший золото, он (Леша) совмещал эти крайние состояния. Он их путал, никак не осознавая. Он жил удивительной жизнью, не зная, что она удивительная, и завидуя обычным людям, шагающим в артели бок о бок и поедающим в срок свою заработанную кашу и свой хлеб. Но сначала его сбивали запахи».

Чужие запахи (и следы) поначалу сбивали и Маканина. Не сразу почуял он на затоптанных столичных асфальтах свежий и острый запах своей тропы. Нескоро и осознал, что удивительный его способ добывания золота истины в одиночку, посредством не нужной трезвому артельному уму интуиции, и где — на уже обшаренных, забракованных далеко ушедшими «скороходами» пустых местах, и есть его особый, отдельный путь, его особая заветная тропа.

Среди найденного Маканиным на этой тропе есть и диковинные «самородки». «Предтеча» чем-то напоминает главную Лешкину находку: «известный уральский самородок… в виде оленя, как бы замершего в высоком прыжке». Герой «Предтечи» лекарь-знахарь Сергей Степанович Якушкин в прыжке не удержался — слишком тяжел и нескладен для такого, оленьего, прыжка. Но ведь были же, были и высота и прыжок, не на ровном месте споткнулся предтеча, с высоты преждевременно рухнул!.. Есть в маканинской старательской «котомке» самородки и помельче, и формой попроще: «Утрата», «Гражданин убегающий», «Антилидер», «Голубое и красное». И золотой песок в руки шел: «Отдушина», «Река с быстрым течением», «Полоса обменов», «Один и одна». И иные вещи в книгах Маканина встречаются, не имеющие «золотой пробы»: «Портрет и вокруг», «На первом дыхании». В.Бондаренко точно обозначил их «родословные корни»: кино, плутовской роман, городской анекдот. Конечно, и они сделаны твердой маканинской рукой (переведенная на немецкий повесть «На первом дыхании» вошла в ФРГ в число «бестселлеров»). И все-таки сделаны словно бы в промежутке, в те моменты, когда, раздраженный слишком сильным «городским шумом», Маканин переставал слышать запах своей тропы…

Сложность ситуации усугублялась тем, что Маканин, как и его герой Леша-маленький, одновременно и отставал от всех прочих, и этих прочих опережал, правда, в отличие от легендарного старателя, уж он-то, Маканин, и все выгоды, и всю дискомфортность подобного «совмещения» очень даже осознавал!.. Вспомните первый из «золотоносных» его рассказов «Ключарев и Алимушкин». А также «Отдушину». А также «Реку с быстрым течением»! Ну и «Полосу обменов» конечно… Все они написаны в середине 70-х годов, то есть в ту пору, когда мы как бы еще и не знали твердо, что же нас ждет впереди, когда даже самые зоркие, Ю.Трифонов, к примеру, и мысли не допускали, что время испортилось всерьез, и щелканьем «ювеналова бича» его не погонишь вперед к прекрасному и светлому будущему. Время пятилось, и его «певцы и глашатаи», развернувшись на марше, очутились в хвосте, а вот отставший Маканин, и с места вроде бы не стронувшийся, оказался далеко впереди отряда, колонны, «артели» — лицом к лицу со всей Россией, которая уже все-все поняла-сообразила и тут же, не мешкая, полегоньку-потихоньку начала приспосабливаться и к новому порядку вещей, и к новому социальному климату.

Слово это — климат — в применении к Маканину первым произнес опять же Л.Анненский: «От чтения Маканина остается не столько память о тех или иных типах, сколько ощущение некоего общего породившего их порядка или климата». Выпад нацелен был в В.Бондаренко, продолжавшего отстаивать свою генеральную идею: «Маканин — создатель галереи типов нашего времени». К сожалению, эту важную мысль Л.Анненский, обычно мыслями не бросающийся, тут почему-то бросил, не развив и не додумав…

Но вернемся из нынешних бойких времен в доперестроечную смутную пору. Удостоверившись, что и теперь, в эпоху глухой обороны, Маканин не собирается брататься с отставленными от Времени «бывшими молодыми людьми» и проливать совместно (артельно!) ностальгические слезы по прекрасным шестидесятым, критика, не долго думая, присоединила его к колонне «сорокалетних» (Р. Киреев, А. Ким, В. Крупин, А. Афанасьев, А. Курчаткин). Увы, Маканин не приклеился и к этой купнице, и Руслан Киреев, самый, пожалуй, чуткий и совестливый среди артельщиков «бесхозного поколения», с горечью это признал: «В. Маканин как писатель не только сам по себе, он как бы на отшибе, на расстоянии и немалом… Сразу же скажу, что это устойчивое противостояние, это принципиальное нежелание слиться… да что слиться — пойти хотя бы на контакт, причем контакт не обязательно любви, не обязательно приятия или сострадания, но хотя бы активного неприятия — гнева ли, ненависти, — лично мне это состояние чуждо, однако я не могу не видеть, какого мужества подобное состояние требует».

Маканин не из принципа держится на отшибе, это состояние сам по себе для него органично, и, следовательно, никакого особого мужества такая позиция и не требует. В ином тут дело: не годится маканинская тропа для коллективного по ней передвижения — скукожится она от топота множества дружных ног, правильно и в меру быстро шагающих, испугается правильности и исчезнет, и золото спрячет, и запах затаит…